В старом доме в маленьком городке живет 40 человек. Присматривает за домом домоуправительница, она же Мама, она же дочь полка. Говорят, что она живет в этом доме так давно, что еще помнит времена, когда модераторы, пардон, ответственные квартиросъемщики были зеленее, а ОИ, пардон, Н2О - гораздо мокрее. Те, кто могли бы подтвердить ее слова, давно уже превратились в ископаемые (некоторые даже в полезные), чтобы с ними сконтактироваться пришлось бы получать разрешение от Департамента среды, спонсировать бутылочку беленькой экскаватарщику Василию, что с учетом бюджета нашей картины представляется экономически нецелесообразным. Поэтому предоставляем зрителю самому судить о достоверности этой красивой легенды.
Однажды в доме сломался кран, а так как все проживающие в доме мужчины были либо программистами, либо совсем уж докторами и хилософами, то всем было понятно, что придется прибегнуть к услугам стороннего специалиста. Правда, в доме был штатный сантехник Петрович, он же ОтецЪ, но полгода назад он объявил джихад муниципальной полиции, и теперь по выходным дням врывался в город на белом троллейбусе, прорывался к центру, десантировался на щербатую булыжную мостовую Старого города, и бегал по Шкюню с открытой бутылкой водки в руке, голося что-то нечленораздельное то ли из раннего Леонтьева, то ли их позднего Napalm Death (никогда не мог их отличить). Когда на местность подтягивались части регулярной муниципальной армии, Петрович с боями отступал к Бикерниекскому лесу, где скрывался в сложной системе подземных галерей. Жители микрорайона Межциемс часто слышали по ночам душераздирающие крики Петровича: это муниципалы с вертолетов сбрасывали на лес все новые и новые штрафные квитанции. Тут сюжетная линия вновь возвращает нас к старенькому дому и его жителям.
Итак, домоуправительница, уполномоченная домовым комитетом, вызывает стороннего специалиста, строго-настрого наказав без фотографии не приходить. Сторонний специалист бодро вваливается в помещение, деловито отдавливает пару мозолей попавшимся на пути жильцам, осмотривает кран и выносит вердикт: кран сломался не сам, и воды там нет не по причине, исторически муссирумой в кругах антисемитов. Виноваты, оказывается, казуалы, и сейчас он, специалист, будет их чморить. Жильцы, поняв, что Золотой век заканчивается, начинают на всю катушку прожигать трафик, пардон, жизнь. По дому стихийно возникают собрания, проводятся голосования и устраиваются опросы. Некоторые говорят, что кран надо чинить, и даже если сторонний специалист его не починит, то можно хотя бы будет понаблюдать за процессом чморения таинственных казуалов.
Другие не менее аргументированно полагают, что ожидать зрелища чморения казуалов – непозволительно легкомысленно, и предлагали не откладывать удовольствие, а зачморить чморителя здесь и сейчас. Третьим вообще по хуй – они играют металл. Жильцы бродят по квартирам, обсуждают – есть ли любовь, и не получая удовлетворительных ответов, переводят разговор на мужские сырки и шоколадные трусы. Чувствую, что в предыдущем предложении что-то не так, но повествование не ждет, а съемочный день короток.
Углубиться в тему жильцам обычно не дают ответственные квартиросъемщики, и, особенно, очаровательные ответственные квартиросъемщицы. Они заходят на свою жилплощадь со шваброй и веником в руке и, заправляя под лепёрдовые гермесовские платочки выбившийся непокорный локон, мило надувают губки и произносят сакраментальное: «Ходють тут усякие...Топчють сапожищами-то...А трудовому человеку – пожалте, убирай за ними!». Их тут же подхватывают под руки кавалеры в килтах, пары кружатся между накрытыми столами с Ла Пиоврой, джанк-яишницей и хашламой под звуки Синатровской «Strangers in the night».
В ожидании последнего и решающего боя при Вбубногеддоне между казуалоненавистниками и сектой сырочкопоклонников, который по предсказанию домовой колдуньи должен был произойти примерно через 9 месяцев, и закончится полной победой (не важно чьей, потому как бой этот был хоть и последний, но вечный, и победа сегодня означала неизбежное поражение завтра), в доме появляются новые жильцы, уходят старые, проживающие поздравляют друг друга с Днями рождения , изредка фехтуют на вениках, и говорят, говорят, говорят. Говорят потому, что после многочисленных выездных семинаров, у съемочной группы денег на спецэффекты для очередного последнего Вбубногеддона просто не осталось, а экранное время чем-то надо было заполнять. Хотя, не исключено, что жильцам просто нравилось говорить друг с другом.
Позже в прекрасно оформленных пресс-релизах зрителям и критикам будет объяснено, что сцена Армагеддона закономерно выпала из ведеоряда по причине констелляции диффундирования глобально несоответствующих творческой перцепции режиссера энграмм. В отпечатанных в лучшей финской типографии цветных буклетах будет также содержаться следующая информация:
1) Голливуд – попса и тренд.
2) Волочкова – нихуя не белый лебедь русского балета.
3) Куда рулит Пенелопа Круз, собсна?
4) Тарантино – гопота и босяк от культуры.
5) Чо вы докапались до этого Вбубногеддона ваще?!!
Также колдунья предсказывает, что после великой битвы в маленькой комнатке под лестницей, где живет домоправительница, звездами предначертано появиться прекрасному младенцу. Она предсказывает что-то еще, но по-английски и в стихах, поэтому ее никто уже не слушает. Комнатка действительно небольшая, но иконка с изображением Александра Васильевича Маслякова в красном углу, мягкий свет от лампы с вышитыми на шелковом абажуре драконами, засушенные букетики лаванды и зверобоя под потолком делают комнату милой, совершенно по-детски наполненной ожиданием. Приятному впечатлению в немалой степени способствует и общая незахламленность пространства: в комнате вообще нет мебели. Прекрасная хозяйка комнаты не любила мебель: она могла заслонить 136715 автопортретов, развешанных по стенам, потолку и полу, иногда в два, и даже в три слоя. Зритель видит, как мама укладывает ребенка спать. Укачивает его на руках, тихо напевает колыбельную (что-то из Металлики), с любовью вглядывается в милые детские черты, в огромные пронзительно голубые глазища, в носик пуговкой и во всю остальную байду. Впрочем, глаза у ребенка закрыты, поэтому их цвета видеть решительно невозможно, но если наша домоправительница что-то решала, то ей было по барабану. Решив назвать ребенка Маргаритой или Анной-Марией, она поделилась своей идеей с соседями, но те сказали, что грех так издеваться над мальчиком. На что наша героиня громко фыркнула, обозвала их лохами и домохозяйками, и нарекла наследника Бааном. Было в этом имени что-то одновременно библейское и западногермано-дорожное, с их безлимитными автобанами, словно специально созданными для частого переключения передач в милой сердцу нашей героини механической коробке.
Она взглядывается в родные черты, и узнает того, кто немало поспособствовал появлению малыша. Тень грусти ложится на черно-белое лицо, мама автоматически делает несколько снимков с выгодного ракурса, и по осеннему отчетливо и бесповоротно понимает, что она не имеет никакого морального права утаивать дите от отца: ребенок и отец должны быть вместе. Завтра, да – завтра, домоуправительница протянет ЕМУ деловито угукающий сверток, он с удивлением примет его, заглянет в лицо и вдруг поймет, и вскинет глаза на женское лицо, увидит на нем предательскую прорвавшуюся слезу, и тогда уж совсем поймет, и задохнется, и станет шептать что-то вмиг пересохшими губами...
А вечером того же дня ОН будет сидеть в своей пустой квартире, смотреть на струящееся осенней темнотой оконное стекло, докладывать кубики льда в стакан с виски и вспоминать.
Камера отъезжает, экран медленно гаснет. Титры. Свет. Ручейки зрителей
к выходу. На улице ночь и свет фонарей отражается в лужах.