Сказать, что в августе в Турции очень жарко, значит ничего не сказать. Поэтому больше о жаре – ни слова. У бассейна появляется стройная, худенькая девушка. Белые прямые волосы под пажа, в движениях – изящно-упругая гибкость танцовщицы. Кажется, русская. Так и есть. К ней подходит мужчина, видно, муж, и говорит: "Ну чего?" Ему лет тридцать пять. Не меньше ста сорока килограмм веса. Метр девяносто – девяносто пять. Хищные, плотоядно вывернутые губы. Сладострастный нос. Живот такой, что сразу хочется шлепнуть по нему чем-нибудь плоским и звонким. От него исходит мощь, как от насоса. Через полчаса мы знакомимся. Он представляется примерно так:
"Меня зовут Ренат. Я московский татарин. Но я пьющий татарин. Здесь нет нормального пива. "Эфес" – это не пиво, а моча Дэн Сяопина... Нормальное пиво – это "Туборг". "Туборг" в Турции отсутствует как класс. Турки душат нас своим "Эфесом", как курдов. Виски здесь тоже не виски, а водка можайского розлива. Вчера я выпил всего-то одну бутылку, а сегодня у меня болел череп. Не голова, а именно череп, кость. Это не отель, а крематорий... Это называется анимейшн? – Он тыкает своей указательной сарделькой с золотым перстнем в двух полудохлых турков, сонно перетаптывающихся на сцене под песенку про Барби – Это не анимейшн, а группа "Геморрой". Вы бы посмотрели наш номер. Это карцер. Кровать, кресло, остального места – на полменя. Кровать тоже для полменя. Кресло – для моего кулака. А их шведско-турецкий стол? Вы когда-нибудь видели такое разнообразие вариантов тюремной баланды? Посмотрите на меня. Что я буду есть?"
Ренат, пионово-розовый, потный и злой, говорит долго и страстно.
Его жена Оля, пытаясь обнять супруга и трогательно картавя на "р", повторяет скороговоркой:
- Успокойся, Ренатик, не волнуйся, Ренатик, все нормально, Ренатик...
Она, обнимающая Ренатика, похожа на бабочку, расправившую крылья на вековом дубе. Ренатик не унимается, рычит на весь бассейн:
- Я пьющий московский татарин! Мне надо выпить. А что я буду пить? Этот коктейль в баре? Эту смесь "Солнцедара" с водой из канализации? Вчера, после прилета, я достал все, что было в мини-баре, и слил в один стакан. Получился коктейль "Взятие Измаила". И что же? Легкое утоление жажды. Это называется отель "пять звезд"? Это отель "пять пинков в живот"... Я пьющий татарин... И так далее.
Десять дней отдыха мы проводим вместе. Удивительно колоритная пара. Особенно Ренатик. Любую речь он завершает словами:
"Заявляю это как пьющий московский татарин!"
Или:
"Даю слово пьющего московского татарина!"
Слушать его можно часами. Он как-то особенно, нетрезвым татаро-московским оком, видит мир. Не критически, нет. Как-то с обратной, другой, запредельной стороны. Особенно прекрасен он за столом.
Каждый день мы обедаем в маленьком ресторанчике с тростниковой крышей, обдуваемом легким ветром с моря. Ренатикова туша – в центре ресторанчика. Ренатик возвышается над столом, как Ататюрк, папа всех турков. С турками он говорит по-русски.
Понимать его – это их проблема. "Гаврила, к ноге!" – так подзывается официант, пожилой турок, напоминающий спившегося пирата. Ренатик делает заказ для всех нас. Возражать ему нельзя.
- "Туборг" есть?
- Ноу "Туборг". "Эфес", гуд "Эфес"! – по-собачьи улыбается Гаврила.
- Ладно. Десять банок вашей мочи. Понял? Десять! – Ренатик энергично показывает Гавриле десять пальцев, причем Гаврила от этого жеста в страхе отшатывается. – Принесешь девять – убью. Что дальше? Виски – триста. Нет, отставить! Триста пятьдесят, А... давай пузырь! Так! – Ренатик гулко сглатывает слюну, ерзает, дышит, сопит, вытирает пот со лба. – Салатов – пять. Нет, шесть. Два запасных. Суп... Суп отставить. У вас не суп, а...
– Ренатик, – волнуется Оля, виновато косясь на нас.
– Что Ренатик? Ренатик хочет кушать! Так. Из супа вашим мумиям клизмы ставить. Рыба. Что с рыбой? – Волнение, сопение, чудовищное колыхание тела; ресторан весь, как завороженный, следит за Ренатиком; с улицы даже заглядывает, разинув рот, какой-то сопливый турчонок на велосипеде. – Рыба – большая. Понял? Биг фиш. Очень биг. Есть у тебя, лишенца, большая рыба? Покажи. Бегом. Мухой.
Турецкий Гаврила подагрически семенит на кухню. Через минуту он и еще один какой-то рахитичный юнга несут на блюде большую рыбу. Ренагик остервенело нюхает ее, любознательно тычет в нее мизинцем (двое паралитиков при этом еле удерживают поднос в руках), заглядывает рыбе в зубастый рот, как коню.
– Это не рыба, а теща дяди Степы. Сволочь ты, Гаврила. Я тебя уволю. Хлопчика тоже. Но не сейчас. Гаврила соединяет на своем лице муку вины и восторг подобострастия. Кажется, что вот-вот он начнет оправдываться: "Сами мы люди не местные..." Но он молчит. Молчит и рыба. Ее оловянный глаз смотрит на мир спокойно и безучастно.
– Так, ладно, – рокочет Ренатик. – Жарь свою верхоплавку. Тебе дается пятнадцать минут. Понял? Дальше. Что дальше? Лаваш. Десять лавашей.
– Куда столько? – робко встревает Оля. Уже произнося "столько", она понимает, что затеяла это дело зря. Ренатик разрывается, как шаровая молния.- Всем молчать! Пятнадцать лавашей! Я съем четырнадцать. Теперь: гарнир. Гарнир – это важно. Гарнира должно быть много. 3аявляю это как пьющий татарский москвич. Картошка. Жареная. Чтоб хрустела. Громко.
Большое блюдо, с горкой, – он показывает руками большое блюдо и горку, турки опасливо делают два шага назад.
– Боитесь? Правильно. Могу и убить. Шутка. Что дальше? Креветки. Покажи креветки, халдейская морда. Всеобщий переполох. Появляется блюдо креветок, разложенных на льду. Креветки хорошие, крупные, с пол-ладони, настоящие королевские креветки.
– Помесь тараканов с презервавивами! – Ренатик возмущен. – Я буду есть этих гимназистов?! Сволочи! Ладно. Двадцать штук. Двадцать, понял? – Следуют два жеста, турки два раза вздрагивают. – Принесешь девятнадцать – изнасилую всех. И хлопчика тоже. У хлопчика такое лицо, как будто его уже изнасиловали. Он болезненно улыбается, ежится, по турецкой национальной привычке немедленно чешет все, что чешется. – А ты, – Ренатик тычет пальцем в юнгу, – чтоб вымыл руки, Плохиш. Не вымоешь – глаз высосу. Вот так... – Ренатик, как насос, втягивает воздух и издает звук плевка, похожий на удар трехколенного бича. Плохиш паралитически вздрагивает и перестает чесаться. Следует еще десяток заказов. Наконец стол накрыт. Турки в трудовой пене, как лошади. Их уже семеро, четверо из этого ресторана, трое прибежали из соседнего. Пора. Пора кушать, Ренатик. Ренатик тут же опрокидывает стакан виски. Немедленно виски запивается тремя банками пива. Все это происходит меньше чем за минуту. В нежной тишине ресторанчика Ренатик сосредоточенно издает глотательные звуки. Такое ощущение, будто где-то рядом проплыла рота аквалангистов. – Так, – говорит Ренатик. – Теперь к делу.
Первый лаваш, тучно смазанный маслом, вползает в рот Ренатика, как бумажка в факс. Еще стакан виски. Две банки "Эфеса". Натруженное пузырение аквалангистов.
Ренатик крякает – сизый фейерверк ошалевших голубей взмывает в небо с противоположного тротуара. Оглядываясь, шарахается в сторону велосипедист.
– Добре! – говорит Ренатик, сваливая три салата в одну тарелку. Подумав, сваливает четвертый. – Надо есть часто, но помногу. Пока я созерцаю разлетающихся голубей и велосипедиста, салатиков уже нет. Я застаю взглядом только кончик второго лаваша. Дальше – со всеми остановками. Виски. "Эфес".
Картошка. Рыба. "Эфес". Салат. Лаваш. Виски. Лаваш. Рыба. Картошка.
Креветки. Виски. "Эфес". Рыба. "Эфес". Картошка. Лаваш. Лаваш. Креветки...
Закономерности исчезают. Логика загадочна. Ресторанчик со всех сторон облеплен глядельщиками.. Их уже несколько десятков. Ренатик прекрасен. Соло на креветках исполняется особенно виртуозно, с соловьиными подщелкиваниями.
Наконец солист откидывается на спинку стула. Раздаются аплодисменты.
Ренатик смотрит на аплодирующих печально, он пресыщен славой. Он меланхолично выпивает бутылку вина, заедает фруктами, молчит. Молча ест мороженое, второе, третье... Сейчас мы разойдемся по номерам. Сбор – на ужине. Выспавшийся Ренатик, зеркая антрацитами глаз, снова начнет свое выступление:
– Гаврила, к кормушке! Сейчас ты будешь делать мне шашлык. Не перебивай папу. Шашлык из барана. Из почечной части. Ты знаешь, где у тебя почки, дегенерат? Повернись. Кругом, говорю! Вот здесь у тебя почки, животное! У барана они там же. Вы с ним вообще похожи. Ты понял, из чего ты сделаешь мне шашлык? Иди. Хлопчика отдай, он будет заложником... И так далее. И так каждый день, минимум два раза, днем и вечером. Утром Ренатик спит. Пока не проголодается. Встает часов в двенадцать и бросает тело в бассейн. Бассейн не сразу понимает, что с ним произошло, а когда понимает – уже поздно. Ренатик задорно, невинно и грациозно резвится: чуть-чуть кричит, слегка сучит ножками, бьет ладошками по воде и т. п. Разумеется, весь отель собирается вокруг бассейна. Иногда прилетает вертолет береговой охраны и подозрительно кружит над отелем. Сорвав аплодисменты, Ренатик идет в номер, сливает весь мини-бар в стакан, выпивает, крякает, звуковой волной уронив картину со стены. Дальше – поход к Гавриле. Сон. Бассейн. Мини-бар. Гаврила. Сон... И так – до самого отлета. Прощались мы в аэропорту.
У нас были разные рейсы. Ренатик и Оля улетали на полчаса раньше. Прощался Ренатик примерно так: – Ну, ребята, до встречи. Слава Богу, уезжаем мы из этой клоаки. Не знаю, как вам, а мне так и не удалось нормально поесть. И выпить по-человечески тоже не удалось. Пьющему московскому татарину в Турции делать нечего. Прощайте. Вы – хорошие ребята, пьете и едите вы, правда, маловато, Но в вас что-то есть. Ну, до встречи. Приеду в Москву, хоть поем как следует. Попью "Туборга". Кончились мои мучения. Ну, будьте здоровы. Не забывайте нас...
Нет, Ренатик, мы тебя никогда не забудем!