У женщин есть особое свойство – делать простое сложным. А у красивых женщин это свойство умножается на три. Иногда на шесть. Но красивым – сложность можно простить. А что делать со страшными?
Ой-ой, простите, девочки, не бейте меня граблями по шее. В каждой есть красота, только живет она на разных этажах.
Мне нравятся женщины, у которой красота распределена равномерно - на верхнем этаже, в голове. И на нижнем. Люблю красивые коленки.
Я женился именно так – посмотрел на коленки. Ух ты! Потом перевел взгляд выше, в глаза. Женщины любят, когда им смотрят в глаза. Типа, пытаются постичь их загадочную душу.
Глаза не уступали коленкам. Марина стояла в холле кинотеатра «Солярис», притягивая к себе взгляд, как тарелка инопланетян. В принципе, нижний этаж у нее был весь идеален.
- Здравствуйте, у вас такие коле… тьфу, глаза, что в них тонешь.
- Ну здравствуйте, а вы кто?
- Царь, просто царь. И мне нужна царица.
- Может, начать с принцессы?
Этак легко. С подколом. Вот он, верхний этаж в действии. Другая бы треснула сумочкой по голове или смотрела оленьим взором.
- Принцессы – драконам. А нам, царям, особо выбирать не приходится. Царица – и точка.
- Жаль. Так хотелось встретить дракона…
Этого дракона я ей вспоминал десять лет жизни. Даже сына Пашку предлагал назвать Иггдрасилем.
- Пап, ну вот зачем ты меня назвал Пашей? Меня в школе Светка дразнит Пашкой-дурашкой.
- Это она просто неровно к тебе дышит, свет мой. Ты отвечай ей, что Светке-конфетке слова не давали.
- Ага, скажешь ей такое… Она потом меня какашкой обзовет.
- Ты тогда подумай, какую бы рифму она придумала к Иггдрасилю?
Сын задумался. Потом неуверенно предположил:
- Ковид?
Никакого чувства рифмы. Весь в маму.
- Траву косиль! И уносиль!
Сын хохочет так, что прибегает Маринка.
- Вы чего тут ржете? Я вас оставила помыть посуду и плитку, а вы веселитесь.
- Мы моем, моем. Вон уже три ложки в лоток положили. А куда нам торопиться, в субботу?
Жена уставилась на меня с подозрением.
Знаете, как смотрит жена с подозрением? Мол, а не спрятаны ли у тебя в лотке с ложками три любовницы и неучтенная банка коньяка?
Я ответил чистосердечным взглядом. Никаких любовниц, дорогая. А для банок существует гараж.
- Ты забыл, мы сегодня идем в театр?!
Бли-и-и-и-ин. Блин! Забыл.
- Конечно, нет, зайка моя.
- Сам ты зайка! Галстук нашел?
Не нашел. Я его в прошлом театральном сезоне в солидол нечаянно макнул, когда в гараже в яму лазил. Там он и остался. Я им крышку банки с солидолом обвязал.
- Нашел. Но ты в курсе, что он уже немодный?
- Сам ты немодный.
- Мань, ну зачем мне галстук, а? Я буду в джинсах и белом джемпере. Ты мне его для чего тогда покупала? Чтобы я в нем колеса менял на зиму?
- Ну ладно, - сдаваясь. – Но не в джинсах, а в серых брюках!
Туше.
И жена уехала делать маникюр, прическу и массаж ягодичных мышц. В театре очень нужны ягодичные мышцы.
- Пап, вы там в театре долго не заседайте, - предупредил чуткий ребенок. – Я-то сегодня с дедом буду до ночи в «доту» резаться, за вами проследить некому.
Господи, не сын, а килограмм персиков. Бабушка уехала на две недели в санаторий, и дед Митя отрывается по полной. Он от внука недалеко ушел, два сапога пара. У них даже ямочки на щеках одинаковые.
Дед приехал за Пашкой в три часа дня, а жена так и не вернулась с процедур ягодичной красоты.
Позвонил ей в четыре.
- Марин, ты помнишь, что у нас театр в шесть часов?
- Да я уже бегу. Бегу. У парикмахера на мне фен сломался.
Кстати, это какая-то загадочная особенность маринкиного биополя. Я ей в руки не даю никакие электроприборы. В ее руках взрывается и горит все – моя бритва, сотовые телефоны, микроволновки и пылесосы. Странно, что я до сих пор целый.
Как утверждает жена, если во мне и был терминатор, то он давно перегорел.
Появилась дома в «пять двадцать восемь», с прической «а-ля Мэрилин Монро», маникюром со звездами и офигенными ягодичными мышцами!
Прическу щупать нельзя, я знаю. Маникюр пусть сохнет себе. Но вот мышцы же можно потрогать?
- Да куда ты тянешь свои проводки? Видишь, у меня юбка наглажена. Царь ты или конюх?
- Она была наглажена до парикмахерской. А сейчас ей уже все равно, как и конюху. Марин, давай еще десять минут потратим на массаж. А юбку ты новую наденешь, вон ту, с кактусами на белом поле.
- Вова! Я билеты за месяц покупала! На этого режиссера у нас весь отдел уже сходил!
Десять минут! Ха! Режиссеров – туда же. К драконам.
Зря я вспомнил про драконов. Затарахтел телефон, это Иггдрасиль мой решил напомнить, чтобы мы не опоздали в театр.
- Спасибо, свет мой. А то мы тут сидим, пьем чай с плюшками, забыли про всякие театры…
- Я же молодец, да, пап?
- Ты чемпион!
Пока я разговаривал, Марина уже сменила юбку и нетерпеливо перебирала лапками у двери.
- Бежим! А то наши места займут!
- Господи, да кому там нужен наш шестой ряд,- это уже натягивая белый джемпер и джинсы.
- А где серые брюки?! – негодующе.
- Они мне в талии жмут. Нефиг меня на ночь пельменями кормить.
Маринка фыркнула – и мы полетели на свободу.
Свобода продолжалась до дверей лифта. В «пять сорок три» лифт встал на четвертом этаже насмерть. Я тряс дверь, жал на все кнопочки, орал «свободу неграм!»
Лифт не сдавался.
Я вызвал дежурного. Печальный голос сообщил мне, что все техники на вызове.
- А все – это сколько? – уточнил я.
- Один, - так же печально ответил дежурный. – Ожидайте.
И отключился.
Мы с Маринкой переглянулись. Хорошо, что я в туалет сходил перед выходом.
А вот жена – нет. Это тоже чисто женское, вспоминать про туалет в неожиданных местах.
- Вова, – побледнев, сказала она. – А куда я… эээ… Если прижмет?
- В сумочку, – подбодрил ее я. – Потом новую купишь.
- Ты с ума сошел! – взвизгнула Маринка. – Итальянская сумка за двадцать семь тысяч?!
- Ты же говорила, шесть пятьсот?!
Она надулась и отодвинулась в дальний угол, к зеркалу, украдкой поправляя кактусы на юбке.
Я снова нажал кнопку вызова дежурного.
- Любезный сеньор, не могли бы вы выслать нам экстренную помощь? Жена рожает.
Дежурный на том конце провода не изменил интонаций.
- Вы третьи в очереди. Могу вам сбросить на вацап инструкцию по приему родов. Надо?
Юморист.
- Я на вас жалобу напишу, в администрацию президента, - сообщил я и пододвинулся к жене.
- Марин, может нам, и правда, девочку еще родить?
- Да, прямо сейчас и займемся, - жена еще дулась.
Техник пришел через сорок минут.
- А где новорожденный? – хохотнул он.
- В библиотеке сидит, штудирует литературу по непорочному зачатию, - огрызнулся я. – Вы бы хоть лифты сменили, на какие-то свежие версии. В этих же скоро полы провалятся и папоротник зацветет.
- У вас по условиям капремонта кабины будут менять в 2027 году. Крепитесь. Ходьба пешком тренирует сердечную мышцу.
Еще один петросян на смене.
Мы вышли из подъезда и посмотрели на вечернее небо.
- Ко второму акту успеем, - предположил я. – Едем?
- Подожди, я сбегаю домой. Мне надо.
- Только в лифт не садись! – крикнул я ей вдогонку.
Мы успели к третьему акту. Потому что Маринка еще меняла юбку на джинсы.
На сценецеловались. Мужик преклонных годов небрежно держал в объятиях даму в рюшечках. Мне показалось, что дама умерла, потому что была бледна и недвижна.
Я со значением посмотрел на жену.
- Даже тут целуются, обрати внимание. Мы это могли и сами дома делать. Тем более, Пашка с дедом рубят врагов в интернете. Поехали домой, а?
- Погоди, посмотрим хотя бы финал.
- Да это и так финал. Все умерли. Он ее сейчас доцелует, потом женится. Или тоже умрет. И все умрут. А потом выйдет режиссер со значительным лицом, чтобы мы могли оценить его нестандартное видение классики. Это же классика, да?
- Вы долго там будете возиться? Разговаривать дома будете!
Это на нас уже шикнули ценители прекрасного с заднего ряда. Подумаешь, цацы. Мы тут хотя бы попкорном не хрустим, а внимаем.
Маринка шлепнула меня по колену, но она уже сама сдерживалась, чтобы не засмеяться.
- Вова, кончай. А то нас выведут под белые ручки в холл.
- Ну и хорошо, пойдем в буфет и нажремся шампанского по две тысячи за бутылку.
- Да щас. Бутылку грузинского вина за глаза.
- Две, - начал я торговаться. – Ты одна выпьешь полкило винишка в одно лицо.
- Ладно, две, - сдалась жена.
Сзади нас пнули ногами. Вот они, театралы от сохи. Никакой интеллигентности в поведении.
Еще тридцать минут мы смотрели театральное действие. Мужик доцеловал тетку в рюшках, потом умер. Прибежали посторонние люди и пытались его откачать. А может быть, они просто танцевали, я не понял. Тетка порозовела, схватила какую-то книгу со стола и убежала за кулисы.
За ней побежали все остальные, размахивая руками. Наверно, догнали.
Потом сцена сменилась, внутренний интерьер дома превратился в сарай. Там тоже целовались, уже на сене.
- А как называется спектакль, дорогая?
- Грех не узнавать сокровища литературы! - цыкнула Маринка.
- «Идиот» Достоевского?
- «Евгений Онегин» Пушкина!
Ох ты, святые бегемоты.
Я собирался найти в толпе актеров Онегина, и тут спектакль закончился. Я попытался вскочить, но Маринка дернула меня за свитер.
- Погоди, сейчас будут выходить на финальный поклон! – шикнула она.
- Вино же до десяти продают, - шепнул я ей. – У нас всего двадцать минут до ближайшего «Ашана».
Мы начали пробираться к выходу по чужим ногам, вызывая бурю литературного негодования, в том числе нецензурного.
- Нет, ты видишь этих театралов? – возмутился я, уже в дверях. – Они и вина не пьют, и в кружевные платки сморкаются, однозначно.
Выскочив на улицу, мы рванули к машине, где смогли прохохотаться основательно.
- Две бутылки! – поднял я указательный палец перед носом жены.
- Да ладно, ладно. Но мне красного полусладкого!
- Договорились.
В магазин мы заскочили в «двадцать один сорок пять». Еще десять минут искали полки с алкоголем, а потом еще три минуты кассира, который где-то бродил.
В «десять ноль-ноль» нас снова проконтролировал сын.
- Ну как спектакль? – спросил он. Звуковым фоном шумели выстрелы и крики на английском.
- Кто побеждает? – поинтересовался я.
- Пока дед, - деловито ответил Пашка. – Но на последнем раунде я его сделаю.
- Не убивай его только до смерти. А спектакль – огонь! Ты Евгения Онегина помнишь?
- Ну… что-то такое в школе проходили.
- Так вот, он умер. А мы планируем…
Но Пашка уже бросил трубку.
На свой шестой этаж мы поднимались по лестнице, прижимая к груди бутылки с грузинским вином. Я – с белым сухим, Маринка – с красным полусладким.
- А она ведь его не разлюбила, - задумчиво сказала она уже на кухне, разглядывая в бокале винную жидкость.
- Возможно, - согласился я. – Иногда любовь бывает вечной. А знаешь, какая мораль у этого сюжета?
- Какая?
- Надо жить с тем, кого любишь.
И я поцеловал ее в розовые, пахнущим терпким винным ароматом, губы.