… месть — тоже искусство, в поисках её формы
стремятся найти что-нибудь утончённо-прекрасное.
Хулио Кортасар. «Мы так любим Гленду»
Предисловие.
Данное произведение для многих будет шокирующим, поскольку темы, освещаемые в нём, могут вызвать ужас, отвращение и рвотный рефлекс у обывателя.
Нелюдь.
Среди невзрачных чаще всего и попадаются маньяки.
Харуки Мураками «Послемрак»
«Кап… Кап… Кап…» - мерно капала вода из плохо закрытого крана, да тускло светила лампочка на потолке одиночной камеры.
Ну вот, и всё позади. Арест, допросы, очные ставки, экспертизы, проверки показаний на месте, суд, ещё суд, и ещё несколько, приговор, кассационная жалоба, снова суд – всё! Теперь уже можно не терзаться сомнениями, только что контролёр принёс в камеру полосатую робу – последний костюм осужденного на пожизненное заключение. Куда отправят? В «Полярную сову»? В «Черный дельфин»? Ему было всё равно. Даже на судах его охватывало тупое безразличие – реплики прокурора, вопросы судей, ручеек речи адвоката, гневные вопли родственников убитых. Всё равно. Всё промелькнуло рапидом, и осталось ТАМ. Только к смерти пяти девочек и женщины прибавилась шестая – у матери одной из них во время судебного заседания остановилось сердце, муж-врач не смог откачать, а реанимобиль приехал слишком поздно...
Он лёг на «шконку», заложил руки за голову, и стал вспоминать. С чего всё началось? Наверное, с семьи. Отец вечно пропадал на работе – был буровиком, и работал вахтовым методом, а сына воспитывала мать, но отца он любил всё-таки больше. Он помнит его жёсткие, но такие ласковые руки, его прокуренный, мужественный голос. Данила боготворил его, несмотря на то, что папаша частенько «закладывал за воротник», и, дыша перегаром, смертным боем бил мать. После школы он решил идти по стопам отца, мечтал стать нефтяником, как отец. Но однажды…
Как-то раз Данила вернулся из школы раньше времени – учитель физкультуры заболел, и с последнего урока их отпустили. Он, желая сделать матери сюрприз, бесшумно открыл дверь квартиры, прошмыгнул на кухню, рассчитывая, что мать, как всегда, хлопочет у плиты – там было пусто. Он снял ботинки, на цыпочках прокрался к двери в спальню. Оттуда доносились приглушённые звуки, будто кто-то всхлипывал. Маме плохо, она плачет? Он заглянул туда – между маминых ног трудилась чья-то волосатая задница. Мама, родная милая мама, лежала, постанывая, под каким-то мужиком, и ей, по всей видимости, было плохо.
Он сперва бросился на кухню, схватил нож, чтобы убить негодяя, но из спальни раздалось: «Да, милый, да, ещё, ещё!», поэтому Данила просто бросил нож на стол, и выскочил из квартиры, стараясь не щёлкнуть замком. Когда гость ушёл, он позвонил в дверь. Мать открыла ему, как будто ничего не случилось, поцеловала в щёку, и пошла на кухню мыть посуду после застолья и греть ему обед. Он разделся, прошёл в свою комнату, и плакал, плакал, плакал. Сука, тварь, мразь! Предательница! Слёзы кончились, злость осталась. Отцу он ничего сказать не успел – вскоре пришло известие, что он погиб, провалившись под речной лёд, его труп так и не нашли.
Выпускной вечер в школе. К полуночи все парни уже были изрядно «подшофе» - водка, припрятанная в туалетных бачках, уже выпита, и алкоголь одурманивающее действует на мозги, разгоряченные видом обнажённых плеч и мини одноклассниц, выглядящих, как зрелые женщины.
Неумелая возня в укромном закутке возле спортзала с Галкой Майковой – та ойкала, срывая со своего тела его нескромные ищущие руки, а сама всё ближе прижималась к нему. Когда же она, голая, тяжело дыша, раздвинула ноги, лёжа на спортивных, обшитых обшарпанным и драным дермантином матах, готовая ко всему - он почувствовал теплую липкую сырость в трусах, и член, до этого топорщивший брюки, опал. Только потом, на судебной экспертизе, от врача-психиатра он узнал, что это – преждевременная эякуляция, но тогда ему казалось, что Галка глумливо улыбается в полумраке закутка, издеваясь над его мужской несостоятельностью. Он хлёстко ударил её по щеке, матерно обругал, и побежал в туалет – срочно смывать густую, пахнущую хлором жидкость с лобка, и застирывать трусы.
«Тварь, какая же тварь!» - гвоздями в висках долбила мысль. – «Все, все бабы – твари, гнусные суки!»
В этом ему довелось убедиться ещё раз – в первую чеченскую войну, на которую он угодил по призыву. Данила попал в спецназ внутренних войск, и после учебки их бросили исправлять ошибки политиков ценой собственной крови. В тот день в полуразрушенном здании на окраине Гудермеса обнаружили снайпершу, которая положила пятерых с его взвода – белобрысую девку, говорившую, а точнее, матерящуюся с прибалтийским акцентом. Тогда ее изнасиловал весь остаток взвода, Данила был последним, кому досталось растерзанное, полуживое тело. Девка уже не могла ругаться и орать, только стонала, а он с остервенением вгонял член в противно хлюпающую от обильной солдатской спермы, воспалённую вагину. Его охватило яростное, звериное возбуждение: «Вот тебе, сука, вот, мразь!». Делая фрикции всё более интенсивными, он схватил женщину за горло, она начала хрипеть, мотать головой, стараясь освободиться от захвата. Оргазм был настолько ярким, что он чуть было не потерял сознание. Придя в себя, он запихнул ей во влагалище гранату с выдернутой чекой…
После демобилизации, выйдя из двухнедельного запоя, он устроился работать охранником в частное охранное предприятие. Работа – не бей лежачего: вечером спровадишь посетителей и менеджеров охраняемого офиса, и можно спать до утра, а потом двое суток – «дольче фарниенте», приятное ничегонеделание. В такие дни Данила бесцельно бродил по городу, одержимый каким-то тревожным, жгучим и сладострастным желанием, сам не понимая, чего хочет….
Первую жертву он заметил, когда поздно вечером шлялся возле заброшенного дома. Тоненькая, хрупкая девушка в лёгком платьице, цокая каблучками и боязливо оглядываясь, спешила домой. Она не заметила, как Данила тенью следует за ней. Он напал на неё сзади, зажал рот, слегка придушил, и затащил в тот самый заброшенный дом, слепо глядящий чёрными провалами окон в ночное небо. Там, в одной из сырых, пахнущих плесенью, мочой и фекалиями комнат с прогнившим, проваливающимся полом, он слегка придушив, овладел ею, ее сопротивление и взгляд глаз с расширенными от ужаса зрачками только распаляли его, он бурно кончил, и одновременно с оргазмом ощутил хруст подъязычной кости жертвы. Убедившись, что девушка не подаёт признаков жизни, он сорвал с неё тонкую золотую цепочку, затем достал нож, и отрезал груди с нежно-розовыми сосками – сперва правую, потом левую. Ему понравилось, как плоть отделяется от тела, поэтому он решил продолжить, и стал вырезать ей половые органы с тёмными колечками волос на лобке...
Тогда его взяли быстро – Данила «спалился» на цепочке, которую по глупости сдал в ломбард, но следователь прокуратуры его отпустил, не найдя доказательств его вины, причем почему-то выдал единственную улику, золотую цепочку убитой.
Данила вошёл во вкус, и следующее убийство совершил уже на следующий день, как только был отпущен из изолятора временного содержания. Снова вечер, глухой район, граничащий с кладбищем, снова торопящаяся домой миниатюрная женщина. Когда он настиг ее, Данилу постигло жестокое разочарование: женщина была уже не юна, возрастом уже за тридцать. Его ввела в заблуждение ее изящная фигура – тем больше звериной злобы он вложил в расправу. В этот раз он не стал насиловать жертву, не стал ее резать, а просто забил ногами, причём оргазм раз за разом накрывал его с каждым ударом.
Как ни странно, в милиции это убийство списали на какие-то пьяные разборки после 9 Мая – на могилках нашли остатки еды и выпивки, а за убийство посадили какую-то маргинальную полусумасшедшую тётку, проживавшую в заброшенной сторожке при кладбище и пробавлявшаяся даяниями посетителей кладбища да тем, что они оставляли на могилах, которая созналась в этом, хотя на лице убитой был отпечаток ботинка сорок первого размера, которым добили, проломив череп, а у женщины был тридцать шестой размер обуви. Бродяжка недолго побыла под арестом – на третий день ее нашли повешенной в камере на собственных колготках.
На город тяжко навалился липкий, животный ужас… Матери старались не выпускать своих дочерей на улицу лишний раз без необходимости, отцы и мужья встречали своих родных на транспортных остановках. Прибывшая проверка из МВД прошерстила и на три четверти разогнала кадры местной милиции, в город срочно прибыла бригада сыщиков-«волкодавов» из Москвы. Но до введения чрезвычайных мер он озлобился, и успел «отметиться» ещё три раза – три девичьих изуродованных трупа нашли в лесополосе, за гаражами у железнодорожных путей, и снова в заброшенном доме. Над последней он особенно долго изгалялся – отрезал не только груди и половые органы, но и вскрыл брюшную полость, а потом попробовал на вкус грудь – не понравилось, он выплюнул откушенный кусочек. Он сидел, в задумчивости перебирая перламутровые петли кишечника, замолчавшее сердце, а потом жадно запустил зубы в мякоть багровой печени…
На последнем «деле» Данила и попался – он окончательно озверел и потерял всякую осторожность, поскольку улицы были пустынны, и жертва долго не попадалась.
Её он заметил сразу. Всё, как он любил – тонкая, изящная фигура, длинные ноги, светлые волосы ниже плеч. Он напал на неё по своему обыкновению – сзади, схватил за плечи, чтобы потом достать до горла, но не успел – пах пронзила острая боль, раскалённой иглой пронзившая мозг, а когда он ослабил хватку и согнулся, держась за низ живота – его потряс удар в позвоночник, сбивший дыхание и полупарализовавший его. Данила пришёл в себя уже лёжа на земле в наручниках, прижимаемый к земле берцовым ботинком бойца СОБРа, а прямо в лицо ему смотрели автоматное дуло и глаза спецназовца в маске, злые и беспощадные…
Данила закрыл глаза. Ему вдруг смертельно захотелось спать, веки стали чугунными, и он забылся мутным и тяжёлым сном.
Палач.
…взору мастера Пьера открылся великолепный кусок мяса.
– Что это? – недоверчиво спросил он.
– Это, мой дорогой учитель, – все так же улыбаясь, сообщил Антуан, – ваша собственная нога, зажаренная целиком вместе с артишоками и тыквенными семечками для придания большего аромата и политая соусом с трюфелями, посланными несравненным дядюшкой Франсуа, который не смог к нам приехать, а потому послал эти замечательные деликатесы. Ешьте, это должно быть очень вкусно. Филипп так старался, вымачивал мясо в маринаде почти целый день.
Антон Ульрих. «Гурман. Воспитание вкуса»
«Кап… Кап… Кап…» - он даже не услышал этот звук, просто тело ощутило едва уловимую вибрацию.
Он открыл глаза – прямо в лицо ему бил яркий свет бестеневой хирургической лампы. Мышцы затекли, он захотел пошевелиться – и не смог – тело его было намертво прикручено к какому-то ложу. Он огляделся – везде, на стенах, полу, потолке белый кафель, только на стене напротив него висел большой экран, на котором, чередуясь, как слайды, демонстрировались фотографии. Вот фотография молодого, черноволосого, улыбающегося мужчины, который неумело, но бережно держит на руках какой-то свёрток, а рядом его, судя по всему, жена, которая положила голову ему на плечо. Ах, да, это же у них новорожденный ребёнок, судя по табличке «Родильное отделение» у входа в учреждение! Вот другое фото – малыша купают в ванночке. Девочка. Вот она же, нетвердо стоя на пухлых ножках, делает первые шаги. Фото, фото… А вот уже с огромными белыми бантами на затылке несёт большой букет гладиолусов – наверное, в школу идёт. Снова череда фотографий. А вот она уже девушка - ей лет пятнадцать, улыбается, задорно заглядывая в объектив фотоаппарата, милые ямочки на щеках… И следующая фотография, очень знакомая – из фототаблицы, которую он видел в материалах уголовного дела: эта же девушка, голая, лежит на спине, невидящие глаза смотрят в никуда, груди отрезаны, живот распорот. Следующая фотография – та же девушка в подвенечном платье, лежащая в гробу, стоящем на двух табуретах возле кучи свежевырытого глинозёма. Похороны. Потом ещё одни похороны – а, той женщины, её матери, у которой остановилось сердце в зале суда.
- Проснулся? – незнакомый мужской голос доносился откуда-то со стороны. Данила скосил глаза – слева от него стоял человек в зеленом балахоне, такой же шапочке и с хирургической повязкой на лице. Он поправлял иглу капельницы на локтевом сгибе руки Данилы.
- Ты… Вы… кто-о-о-о? – с трудом выдавил из себя Данила: язык в пересохшем рту отказывался шевелиться.
- Палач, - кратко проинформировал его мужчина. – Имей в виду, кричать бесполезно: мы находимся на заброшенной ракетной шахте. Над нами тридцать метров земли и бетона.
- За что меня так? И что собираетесь со мной делать? – прохрипел Данила. Про себя он назвал мужчину Доктором.
- За то, - мужчина оторвался от наладки капельницы, и ткнул пальцем в хирургической перчатке в экран. – Это… - его голос прервался. – Это мои.. жена и дочь, одну ты убил, а другая умерла из-за тебя! И теперь я покараю тебя, как ты того заслуживаешь – мне уже терять нечего, без семьи мне нет смысла жить…
- А как же суд? – леденея от ужаса, пролепетал Данила. Он вдруг осознал, что этот человек обязательно умертвит его, и жизнь ему стала желанна, как никогда.
- Суд..- иронически пробормотал Доктор. – Суд приговорил к тебя к пожизенному заключению! И ты, сволота, будешь коптить небо, жрать, спать, гадить, а мою девочку… Мою доченьку суд не вернёт! Я буду казнить тебя. Медленно, не спеша, как ты того заслуживаешь. И твои дни здесь превратятся в сплошной ужас и боль, и ты будешь вспоминать, как мучилась и страдала ОНА! – на последней фразе он уже почти истерически орал, но взял себя в руки, и подошёл к стеклянному столику, покрытому белым куском ткани. Он поднял материю, и в свете лампы никелем блеснули хирургические инструменты.
- Не бойся, - приговаривал он, - От болевого шока и кровопотери ты не сдохнешь, гарантирую.
Глаза Данилы расширились от ужаса.
- А как ты меня… - выдавил он.
- Всё очень просто, - пояснил Доктор, выбирая инструмент. – Я продал квартиру. Машину и дачу, когда тебя везли менты в автозаке, чтобы отправить на этап, они попросту выдали тебя мне – все деньги любят, тем более, что к твоей персоне особой любви у них не было, сам понимаешь. А автозак сгорел из-за замыкания в проводке, а в нём сгорел и ты – точнее, труп неизвестного бродяги, валявшийся бесхозным в морге. Ясно?
Данила застонал. Он понял, что от этого человека пощады не жди – им владела не слепая ненависть, а тонкий, холодный расчёт человека, потерявшего все, и желающего только одного - отомстить.
Доктор подошёл к нему с каким-то блестящим инструментом, похожим на секатор, которым мать подрезала буйно разросшийся кустарник в палисаде их дома. Холодный металл коснулся пальцев.
- Аааааааааааааааааааа! – раздался противный хруст, из-под лезвий брызнула кровь, и палец глухо стукнул в подставленную посудину. Снова хруст – и ещё один палец отделился от тела. От ужаса Данила не совладал с кишечником, и каловые массы мягко шлёпнулись на кафель пола. Данила потерял сознание…
Когда он очнулся, то первое, что увидел – это всё тот же набор фотографий, только добавилась новая – та же девочка, улыбавшаяся на других фото, в этот раз смотрела с укоризной, как бы говоря: «За что ты меня убил?».
Данила скосил глаза – на месте его правой руки была культя, замотанная окровавленным бинтом.
- Очухался? - Доктор стоял перед ним, держа в руках поильник, помощью которого кормят лежачих больных. – На-ка, отведай бульончику. – Он приложил носик поильника к потрескавшимся губам Данилы, и тот стал жадно глотать жирную, обжигающую язык и нёбо жидкость.
- Понравилось? – иронически спросил Доктор. Данила, чуть не подавившись, кивнул.
- Завтра попробуем перейти на твёрдую пищу, - загадочно, как показалось Даниле, усмехнувшись, произнёс Доктор. На этот раз он Взял инструмент, похожий на перфоратор, и закрепил в его патроне нечто, напоминающее фрезу. Потом он не спеша подошёл к Даниле, и примерился фрезой чуть выше коленной чашечки.
- Не надоооооооо!
Боль была настолько нестерпимой, что свет лампы в глазах Данилы померк, и он выключился, как какое-то реле – организм не выдержал.
- Ну, вот, теперь можно и мясного отведать, - Данила открыл глаза. Рядом стоял Доктор, держа поднос с тарелкой, над которой стоял ароматный пар. – Сейчас я тебя покормлю.. – почти пропел он, и поднёс к губам Данилы ложку с аппетитно пахнувшим горячим кусочком мяса. Данила ощутил зверский голод, и вцепился в мясо зубами, и проглотил его, почти не прожёвывая.
- Вооот.. Ещё кусочек… - Доктор заботливо подносил ко рту Данилы ложку за ложкой. Данила уже заглушил первый голод, и стал жевать мясо. Ему показался странным чуть сладковатый вкус предлагаемых кусочков.
- Это что, свинина? – спросил он.
- Нет, - покачал головой Доктор. – Это ТЫ.
- Как это? - Данила не понял, а потом ужаснулся от внезапной догадки.
- На данный момент ты ешь свою собственную ногу, - уведомил его Доктор. – Извини, изысков в виде специй тебе не могу предложить, так что угощайся, чем есть. Вкусно?
Данилу вывернуло. Сперва он выблевал непрожёванные и прожёванные куски мяса, потом в мучительных спазмах исторгнул из себя желто-зеленую желчь. Слёзы текли по его щекам, от дикого напряжения в местах ампутаций снова показалась кровь, и закапала с бинтов.
- Ничего ,потерпи уж.. – успокоительно сказал Доктор. – В скором времени ты, как особое лакомство, отведаешь собственный член и тестикулы…
Данила завыл, и его вой отражался от бесчувственных кафельных стен, а на экране всё появлялись и исчезали фотографии девочки…
Несколько дней Данила отказывался от пищи, но по прошествии недели, когда Доктор предложил ему кусок мяса, он с жадностью вцепился в него зубами.
- Вот так-то лучше, - усмехнулся Доктор. Он взял скальпель, примеряясь к детородным органам своего «пациента», но внезапно его взгляд задержался на фотографии дочери, показавшийся на мониторе. Девочка с фото осуждающе смотрела прямо в глаза, и от ее взгляда нельзя было оторваться. Доктор выронил скальпель, звякнувший на полу, пошатнулся, и осел на стуле, срывая с себя хирургическую маску. С маской упала на пол и зеленая врачебная шапочка… Доктор захрипел, хватаясь за сердце, потом несколько раз дёрнулся, и застыл, вытаращив глаза и раскрыв рот.
Данила смотрел на него – да, без всякого сомнения, это был именно тот мужчина, отец девочки, только вместо смоляной шевелюры была кипенно-белая седина…
- Доктор! – хрипло позвал он. Мужчина не отвечал. – Доктор!!!
Доктор по-прежнему неподвижно сидел в кресле, и Данила с ужасом осознал, что он умер.
В помещении стояла полная тишина, и только за стеной едва слышно мурлыкал генератор.
* * *
На экране монитора всё так же сменялись фото, за стеной мерно урчал двигатель генератора, мертвец сидел на стуле, невидяще глядя на Данилу. И так будет всегда, до самой смерти…
Пока не заглох генератор.