Посвящаю этот текст своему отцу и самым лучшим в мире друзьям.
Пролог
Свою первую любовь я встретил неожиданно и внезапно, в школе. Честно говоря, в то время меня волновали совсем другие вещи, например, где достать карбид и селитру. Или как незаметно воспользоваться отцовским напильником и тисками. Или как соскоблить побольше серы со спичек...
Но всё изменилось после одного случая. Обязательная повинность по уборке класса после уроков в те времена была обычным явлением. Данное мероприятие регулировалось графиком дежурств. В тот день выпало дежурить мне, Кольке Иванову и Лидке Фроловой. Мы с Коляном при помощи тряпок уничтожали чернильное творчество с поверхности парт, так любимое учениками, а Лида поливала растения в горшках, которые украшали школьные подоконники и услаждали взор нашей классной руководительницы.
Это занятие вдохновило меня настолько, что в моей голове родился экспромт, который я выразил в стихотворной форме. В стихотворении фигурировало имя «Лидия». Моя одноклассница, с которой я делил одну парту с первого класса, не оценила сей творческий порыв. Ибо мое «творение» не обладало, ни ритмом, ни тактом и содержало в себе весьма обидные выражения.
Рецензию на свое творчество я получил тут же… Черенок школьной швабры, управляемый тонкими ручками разгневанной Лидочки, прошелся по моей спине и плечам. Кольке тоже досталось, за компанию. От полного разгрома мы спасались позорным бегством.
После этого случая я был настолько сражен поступком своей соседки по парте, что написал покаянное письмо и тайком подкинул его в ее портфель. Решив, что письма явно недостаточно, я применил весь, в моем понимании, «арсенал» ухаживаний.
Прятал ее портфель, дергал за толстенную косу, которая оканчивалась в районе поясницы. Подкладывал под ее дверь цветы, сорванные на клумбе райисполкома. Звонил и сопел в трубку. Провожал ее до дома, прячась по кустам. Один раз даже пригласил в кино, на фильм «Тайны мадам Вонг», но коварная фолликулярная ангина нарушила мои планы.
А Лидочка — умница и красавица — стоически терпела мои ухаживания. Называла меня балбесом, лупила по спине линейкой и даже пригласила на свой день рождения.
Приятным бонусом в наших отношениях было то, что предмет моих ухаживаний очень хорошо разбирался в точных науках и никогда не отказывал мне в просьбе дать списать. Если бы не Лида, то мои оценки по математике очень расстроили моих родителей. Моя благодарность выражалась в ответной помощи по гуманитарным наукам. Также я имел склонность к изобразительному искусству и помимо школьной стенгазеты мог красиво оформить титульный лист школьного сочинения. Благодаря моим усилиям, она была единственным человеком в классе, не имевшим прозвища. И горе тому, кто посмел бы сказать хоть что-то обидное в ее адрес.
Я дрался много и с удовольствием: тогда все спорные вопросы решались просто и без затей — на ристалище за школьным стадионом. Конечно, было много противников, превосходящих меня по силе, возрасту, иногда и по количеству, — в таких случаях меня выручал «дрын», поднятый с земли в нужный момент. Не всегда получалось возвращаться со щитом: фингалы и ссадины — обычное украшение для мальчишки того времени. Запасы «бодяги», «свинцовой примочки» и йода исчезали из домашней аптечки, как сметана в миске у кота. А в особо сложных случаях спасал мамин тональный крем.
Правила в таких схватках были жесткими, серьезных травм практически не было. Отказ выйти на поединок грозил всеобщим презрением и обидным прозвищем «ссыкло». Ну, а битвы класс на класс собирали огромную толпу зрителей и болельщиков.
***
Да-а, в те времена многое было по-другому. «Лейбл», «фирма́» — с ударением на последнюю букву. Эти слова, застрявшие в тогдашнем лексиконе, произносились с придыханием и были неким мерилом и показателем статуса и успешности.
В этот словарный квартет, весьма популярный в то время, входили еще два «участника» — «дефицит» и «блат».
Из-за этого самого дефицита многие вещи и продукты доставались по блату из-под полы. Или же добывались долгим бдением в длинных очередях, которые были практически у любого магазина или универмага. Я помню, как стоял долго-долго, с номерком, начертанным на моей ладошке шариковой ручкой. Стоял и ныл. Маме, что хочу есть-пить-и-домой… Прекрасно помню правила тогдашней торговли: одна пара или штука — отпускается в одни руки…
Длиннющую очередь в мавзолей вспоминать не хочу, потому что там ничего не давали и не выбрасывали на прилавок.
Но, несмотря ни на что, никто не голодал, а праздничные столы были накрыты обильно и вкусно умелыми руками наших изобретательных мам, тёть и бабушек…
А самое интересное привозилось из прекрасного далёко с ласкающем слух названием «Загранка».
Мы всем классом завидовали Наташке Васнецовой, у которой папа шоферил в солнечной Джакарте и регулярно присылал домой посылки, битком набитые импортными сувенирами.
Ее ранец, украшенный яркими аппликациями, притягивал восторженные взгляды: наши портфели хоть и выдерживали катание на них с ледяной горки, но начисто проигрывали унылым дизайном, вызывавшим тоску. А уж поставить на велик такие же катафоты, как на этом забугорном чуде, мечтали все. Кроме Зойки Ванюшкиной, старосты нашего класса, потому что велосипеда у нее не было. Наташка гордо задирала нос, но иногда снисходила до общения с менее успешными одноклассниками и как-то даже подарила мне кубик жвачки, которую я разделил со своим лучшим другом Марком. Эту жвачку мы жевали неделю, по очереди, а из-за вкладыша чуть не передрались.
С жвачки всё и началось…
Точнее, с моего желания сделать для Лиды что-нибудь эдакое, ведь скоро намечались экзамены…
Целая пачка жвачки, врученная в качестве благодарности, в моем понимании должна была внести меня в списки пантеона греческих богов, как минимум.
Я очень ярко представил себе картину, как после моего щедрого подношения я стою в белых одеждах, с венком на голове, а сам Зевс пожимает мою руку и ставит в один строй между Гераклом и Гермесом. Я даже репетировал эту сцену дома, перед зеркалом, обмотавшись простыней и украсив свое кудрявое чело лавровыми листьями из маминой банки.
План по добыче ценного подарка очень прост. Я несколько дней откладывал деньги, выдаваемые мне каждый день мамой на покупку десерта в школьном буфете. Затем вытряс всё из своей копилки, и в итоге у меня получилось около трех рублей мелочью.
С этой суммой я пошел к нашей школьной знаменитости: Пашка-утюг учился в восьмом классе и в школьной иерархии занимал не последнее место. Потому что мог достать, что угодно. Утюг был эдакой помесью Аль Капоне с Доном Корлеоне из фильма «Крёстный отец»: он плевал на все правила, носил вместо школьной формы родные «Левайс» и батник, а длина его прически вызывала стойкую аллергию у нашего завуча. Замечаний ему никто не делал, потому что Пашкин папа занимал какую-то важную должность.
На мое предложение обменять деньги на желаемое, Пашка попытался мне впарить всего лишь одну чешскую «Pedro», на что я ответил категорическим отказом, чем сильно удивил крохобора-спекулянта. Ввиду отсутствия у него на данный момент предмета моих желаний, он отвел меня в сторонку и тихо сказал:
— Чувак, вроде ты не глупый. Сходи к «Подкове» и наутюжь там, чего душа пожелает.
— Чего сделать? — переспросил я
— Вот блин, ты трудный. Идёшь к гостинице «Космос», фарцуешь, то есть меняешь, у интуристов себе ништяков.
— На что менять-то? — озадаченно пролепетал я.
— Ну, значки там. Символика всякая совковая: Ленин-КПСС-Олимпиада, кокарды хорошо идут. Только это… Вечером туда не суйся, там в это время серьезные люди, короче.
— Ну, значки у меня есть! — обрадовался я: к любой военной атрибутике я относился с огромным пиететом. Два моих деда прошли всю войну, а отец служил в одном очень серьезном ведомстве в звании капитана. У меня в самых смелых мыслях не возникало желания вынести из дома даже пуговицу с отцовского кителя — не говоря уже о кокарде.
— Спасибо, — поблагодарил я и собрался уходить.
Пашка придержал меня за рукав и сказал:
— Тпру. Гони рубль за науку. И вот еще, что сказать-то знаешь?
— Что?
— Exchange, chewing gum. Understand?
— Чего?!
— Дуй давай. Коллега.
***
Одному идти на такое дело мне было ссыкотно, и я поделился заманчивыми перспективами с Марком. Я уже не помню, как началась наша дружба, казалось бы, что́ у нас может быть общего? Я, который украшал своей кровавой юшкой перчатки более опытных ребят в боксерской секции общества «Динамо» и отчаянно мечтавший стать военным лётчиком-истребителем, как дед. И он, ходивший на занятия скрипкой и в шахматный клуб, по настоянию своих родителей, видевших в своем чаде будущего Паганини и Карпова в одном лице. Однако, несмотря на субтильное телосложение, мой друг обладал железобетонным характером и титановой волей. Я без всяких сомнений готов был доверить ему свою спину в любых ситуациях. Родители нас поддержали в данном вопросе, и мы стали дружить семьями.
Марк без всяких раздумий согласился на участие в этой авантюре. По дороге домой из школы мы обсудили все детали и прикинули размеры будущих барышей.
Договорились провернуть это дельце в ближайшее воскресенье, когда мои родители уедут к дальним родственникам, а меня оставят на попечение бабули.
***
Воскресное утро наполнило мою спальню ярким солнечным светом. И запахом бабушкиных блинов. От него сначала проснулся мой зверский аппетит, а потом уже и я.
В то утро я действовал четко и по-военному: кровать — заправлена, зубы — почищены, тщательно вымытые волосы — благоухают шампунем «Кря-кря», а олимпийка — папиным одеколоном. Картонная бирка с новых индийских джинсов — оторвана. Кеды «Два мяча» отмыты еще с вечера. Завтрак — съеден полностью и запит какао. Вымпел (тогда такие треугольные флажки были почти в каждом доме) с приколотыми к нему значками, выборочно надраенными куском от старой отцовской шинели и «пастой ГОИ», — надежно спрятан за пазухой. Слова на иностранном языке — вызубрены и на всякий случай записаны в шпаргалку.
— Ну, жених прям. Эх, еще бы гармонь! Никак с девчонкой на гулянку собрался? — сказала моя бабуля, глядя на преобразившегося внука.
— Ну баа…
— Уроки-то все сделал?
— Да, бабуль, еще вчера.
— Ну, иди погуляй, погода-то нынче какая. Денежку-то дать? Мороженое купишь, девчонке и себе.
— Спасибо, бабуль, не надо. Там Марк ждет уже. Побежал я.
— Ну беги. Но к обеду чтобы был как штык! Я вон тесто на пироги поставила.
— Хорошо, — сказал я, поцеловав ее в щеку, и пулей выскочил за дверь.
***
До гостиницы «Космос» от моего дома — минут десять ходьбы пешком. Мы с Марком шли, торопясь.
Этот отель построенный, для гостей «Олимпиады» умелыми руками специалистов из дружественной нам Югославии, казался мне наряженным в модный «хайтек» заграничным франтом, зашедшим, по ошибке, в гости. Где его встретили неприветливые хозяева, одетые в брутальный «ампир», у которых за столом уже сидели безликие родственники в простецких, наскоро скроенных «костюмах» времен «кукурузной лихорадки». Ходило много слухов и предположений о том, что́ находится внутри этой сказочной «Пещеры Алладина». Какие-то были правдивы, а некоторые — совсем фантастичны, но в них тоже верили.
Площадь перед отелем встретила нас полным отсутствием людей. Только на входе около стеклянных дверей застыл швейцар в красивой ливрее.
Мы, чтобы не бросаться в глаза, отошли чуть подальше от входа и уселись на парапет. Рассудив, что хоть какой-нибудь иностранный гость точно выйдет на улицу, ведь погода была действительно отличная.
***
Всё произошло, когда Марк отлучился с целью справить малую нужду.
К отелю подкатил красно-белый «Икарус» с надписью «Intourist» на обоих бортах. Пшикнув, дверь автобуса отъехала в бок, и из салона начали выходить иностранные туристы. По обрывкам незнакомой речи, долетавшим до меня, я сразу смекнул, что это те, кто мне нужен. В толпу, собравшуюся у автобуса, соваться было рискованно, и я надеялся, что хоть кто-нибудь из туристов не пойдет в отель, а решит, к примеру, прогуляться. Желательно в одиночку.
Удача была в тот день на моей стороне. От группы гостей нашего города, следовавших за мужчиной с поднятой зачем-то рукой ко входу в отель, отделился один человек и пошел в мою сторону. Мое представление о том, как должен выглядеть настоящий иностранец, сложилось из кинематографического творчества советских киностудий. Остановившийся недалеко от меня представитель западной культуры не был одет в джинсовую пару, очков-«авиаторов» на носу у него тоже не было, и он не смолил сигару. Мужчина был невысокого роста, одет в черный костюм и белую сорочку без галстука. Не обращая на меня никакого внимания, он просто стоял и смотрел куда-то в сторону скульптуры «Рабочий и Колхозница».
По характерному разрезу глаз иноземца я решил, что это японец. Собрав всю свою волю в кулак, я начал действовать. Подошел и легонько тронул японца за рукав, чтобы обратить на себя внимание. Тот отреагировал на мое действие улыбкой и фразой на непонятном мне языке. Я решил не рассусоливать и сунул ему под нос вымпел со значками, выпалив на одном дыхании заученную фразу:
— Эксджендж, чьювинг гам! — и зачем-то добавил слово блин.
Судя по реакции, японец не понял ни одного моего слова, но значками заинтересовался.
После недолгого изучения предложенной мною коллекции, он тыкнул в видимо понравившиеся ему значок. Самый, на мой взгляд, непрезентабельный — голова лошади в подкове. Я не помню, откуда он у меня взялся, но, благодаря моим усилиям, блестел значок знатно. Чтобы закрепить успех намечающейся сделки, я повторил:
— Эксджендж, гам! Три штуки! — для большей ясности показав количество на пальцах. Одну пачку оставлю себе, а остальное — Лидке и Марку. Пока я мысленно делил барыши, японец сунул свою руку во внутренний карман пиджака и достал портмоне. Вытащил из него трёшку и протянул мне.
В тот момент во мне в смертельной схватке сошлись жадность и воспитание. Одно дело — жвачка, а тут — три рубля. Значок столько не стоит. Обменять — это одно, а продавать… Я же не спекулянт какой-то! В общем, после недолгой борьбы воспитание одержало уверенную победу. Я отрицательно закрутил головой и практически сорвался на крик:
— Ноу деньги! Гам! Бублегум! Можно одну пачку! Одну! — пытаясь подкрепить свою пламенную речь одним пальцем и пантомимой, исполненной ртом под названием «Как я жую жвачку».
Из портмоне японца показался рубль…
Я не знаю, чем бы закончился наш обмен, похожий на сцену «Кук меняет бусы на кокосы у туземцев», причем в роли туземца выступал я, если бы не вмешались третьи лица, с повязками «ДНД» на рукавах…
Следующая сцена, я бы даже сказал, картина в суровых тонах «Окружили кулаки Павлика Морозова». Куда подевался японец, я так и не понял, но меня держали за руки двое молодых парней, а третий стоял напротив меня, держа в руках мой вымпел.
«Не надо было так орать», — было первой моей мыслью в тот момент. Вторую я тут же озвучил:
— Дяденьки, отпустите... — вмиг севшим голосом промямлил я.
— Какие мы тебе дяденьки! — сказал парень, державший вырванную из моих рук улику.
— Ну, не тетеньки же, — не подумав, резюмировал я, и тут же получил подзатыльник от державшего меня справа парня.
— Говорят, детей бить нельзя. — резонно заметил я.
— Таких, как ты, предателей Родины не то что бить — расстреливать надо! — жестко сказал стоящий напротив меня парень.
Связка «предатель — расстрел» запустила в моей детской фантазии такую картину: я стою у кирпичной стены, в полосатой робе, с висящей на груди табличкой, где черным по белому написано крупными буквами всего одно слово: «ПРЕДАТЕЛЬ». В меня целятся из винтовок выстроившиеся в ряд солдаты. Откуда-то сбоку раздается резкая команда: «Цельсь! По предателю Родины! Пли!» Залп. Мое прошитое пулями тельце валится на землю. И в тот момент, когда моя жалкая душонка, покинувшая бренный сосуд, медленно опускается вниз, прямиком в преисподнюю, сожалея о том, что не успела проститься с родней, Марком и Лидой… откуда-то сверху басом звучит: «Всё кончено! Киньте тело этого предателя в топку паровоза!»
Сцена расстрела раз за разом возникала в моей голове — как слайд диафильма на растянутой белой простыне. А в ушах, как заезженная пластинка, повторялось в разных тональностях слово предатель… В тот момент захотелось только одного — проглотить капсулу с ядом, которую так любят использовать шпионы в фильмах.
Я даже подумывал расчесать манту, чтобы умереть в страшных муках. Но держали меня крепко. Да и никакой капсулы у меня, к сожалению, не было.
Из печальных мыслей меня вывел голос парня с моим вымпелом в руках:
— Пошли с нами, и не вздумай убежать. Бегаем мы быстро.
Я даже не спросил, куда. Опричники с повязками молча схватили меня еще крепче и практически понесли ко входу в отель.
— Стойте! Я тоже! И меня берите! — звонкий голос Марка, прозвучавший за нашими спинами, остановил нашу процессию, и к нам присоединился мой запыхавшийся друг.
Я даже не стал у него спрашивать, где он так долго шатался.
В тот момент нашу дружбу украсил еще один знак качества.
***
Нас долго вели по каким-то лабиринтам, расположенным в цокольном пространстве отеля. Поход наш закончился перед дверью без таблички, за которой спрятался тесный кабинет. Мебели в помещении было немного: два стула, стоящих напротив небольшого письменного стола, на поверхности которого стоял телефонный аппарат черного цвета. За столом сидел мужчина преклонного возраста в строгом сером костюме, в такого же цвета рубашке и галстуке. Хозяин кабинета что-то писал, склонив свою седую голову. Наше появление прервало его занятие.
— Вот, Сергей Александрович. Задержали двух фарцовщиков. А это — важная улика, — сказал парень и положил на стол мой злосчастный вымпел.
— Присаживайтесь, молодые люди, — противным скрипучим голосом обратился к нам Сергей Александрович. И тут же добавил:
— Спасибо за помощь, Алексей. Идите, я обязательно отмечу ваши действия в благодарности вашему декану.
После того, как этот, блин, Алексей покинул кабинет, гордясь, наверное, своим чувством выполненного долга.
В «зале» повисла тишина… Сергей, блин, Александрович молча буравил нас взглядом сквозь толстые линзы своих очков. Пауза затягивалась. Мы молчали, Марк нервно чесал свою коленку. А я в тот момент подумал, что такой линзой, если поймать правильный угол, при помощи солнечного света можно сжечь полчище муравьев. Да, суперский получился бы из очков Сергея — как его там? — Александровича «гиперболоид инженера Гарина». Тишину нарушил скрипучий голос:
— Ну, рассказывайте, за каким собственно, гхм, хреном… и с какой целью вы, молодые люди, пристали к представителю делегации дружественной, гхм, страны, именуемой Монголия?!
— Это те, которые с татарами что ли? Иго там? — выдала робким голосом моя эрудиция на предмет исторических фактов.
— Молчать и слушать! — хлопнул по столу своей ладонью представитель, как я тогда догадался, правоохранительных органов.
— Вы хоть понимаете, какие могут быть последствия от вашего, гхм, преступления? Да, именно преступления! Быстро говорите ваши имена, фамилии, адреса мест проживания! Номера телефонов родителей! В каком учебном заведении учитесь? — «представитель» схватил ручку и лист бумаги. И снова проскрипел:
— Ну, гхм, кто первый?
— Так вы же сами сказали молчать и слушать… — робко заметил я и, срываясь на крик, выпалил:
— Дяденька, это всё я! Марк тут ни при чем! Отпустите его! — получив за эту эскападу пинок локтем по ребрам от своего друга.
Второй более сильный хлопок по столу вжал мою голову в плечи, а Марк замер, оставив в покое свою коленку.
— Знаете, что? Я не буду передавать дело инспектору по работе с несовершеннолетними. А подам, гхм, ходатайство! Директору цирка!
Я думаю, он с радостью примет в труппу двух таких малолетних клоунов, как вы! — гневно брызгая слюной, практически прокричал наш мучитель.
Что такое ходатайство, тогда я еще не знал. Поэтому посчитал правильным просто промолчать. В тот момент мы совсем не походили на героев-разведчиков, захваченных в плен врагами. Поэтому я первым выдал всю необходимую информацию.
Пока суровый дяденька допрашивал Марка и звонил по нашим номерам, я сидел и молил всех, каких только можно, богов, чтобы бабушка не взяла трубку. Мои мысли в тот момент носились, как кабинки аттракциона «Энтерпрайз», что стоит в парке на «ВДНХ». В моей памяти то и дело всплывали все мои прегрешения и проступки…
Вот я, просадив выделенный мне на развлечения родителями рубль в тире и гонимый желанием поесть пончиков и мороженого, иду к фонтану «Дружба Народов», куда кидали монетки все без исключения гости столицы, чтобы вернуться сюда еще раз. И с помощью длинной палки и пластилина достаю эти самые монетки… Увлекшись своим занятием, падаю в фонтан… Вылезаю из воды и бегу в ближайшие кусты, чтобы отжать и просушить хоть немного свою футболку и шорты, где меня по мокрым следам обнаруживает милиционер. Тогда он меня никуда не повел — всё решилось на месте. Страж порядка отобрал мое орудие добычи средств и всыпал мне ремня. Средства, кстати, он у меня не забрал.
Телесными наказаниями у нас в семье заведовала мама, но в тот день она посчитала, что я достаточно получил телесно, поэтому высказала всё, что обо мне думает, словесно. И приступила к росписи йодом по моей посиневшей попе. А отец, никогда в жизни не поднимавший на меня руку и не повышавший на меня голос, стоял рядом и наблюдал за процедурами с улыбкой.
И на мой закономерный вопрос: «За что?» — батя рассказал мне, что это раскиданное на дне богатство — приварок к зарплате рабочих, обслуживающих этот фонтан, а также негласная премия для тех, кто этот фонтан охраняет… А потом уже серьезно мне сказал: «Если тебе нужны деньги, просто подойди и скажи», — и добавил: — Понял меня? Ну, раз понял, подарок, то с этого момента присуждаю тебе, очередное воинское звание «Герой-подводник»! — отец всегда меня называл подарком, потому что я появился на свет в аккурат в его день рождения…
…От цирковой карьеры нас спасло внезапное появление Рахиль Натановны — матушки Марка. Худенькая, небольшого роста женщина, с черными как смоль волосами. Но, несмотря на хрупкое телосложение, характер у нее был боевой. Ее даже побаивалась наш завуч. Если бы было что-то не так, она разобрала бы по кирпичику этот отель. Она ворвалась в кабинет, как маленький ураган. И через несколько минут я и Марк были изгнаны в коридор. А Сергей Александрович остался принимать свой (как мне тогда хотелось) последний бой. «Бой» был недолгим, и вот уже руки матушки Марка тащат нас к выходу.
Обретя свободу, мы получили по хорошему такому подзатыльнику. От щедрой руки тети Рахиль. Она никогда не делала различий между нами, не проводила дознания, кто послужил зачинщиком, а кто просто за компанию. Если мы с Марком совершали какой-то проступок, то получали оба и поровну. Это правило действовало не только при наказании, но и при поощрении тоже. В минуты волнения в речи Рахиль Натановны появлялся стойкий местечковый акцент, который лично я готов был слушать вечно.
— Ай вей! Вы посмотрите, шо эти два куска одного идиёта вытворяют! — сочный глубокий голос матушки Марка эхом отражался от стеклопакетов отеля. На лице застывшего у выхода дядьки-швейцара появился интерес к происходящему.
Сунув мне в руки непонятно каким образом оказавшийся у нее вымпел, она продолжила нас распекать:
— Хороших таки детей приносят аисты! А этих двух засранцев нашел-таки пьяный сторож колонии для несовершеннолетних! В капустном поле, под забором из колючей проволоки!
Наши головы дружно кивали в такт речи разошедшейся Рахиль Натановны. Она и не думала останавливаться, а на наши жалкие оправдания она ответила:
— Шо мама?! Шо тетя?! Быстро достали свои носовые платки и вытерли сопли! Шоб мне не видеть-таки ваших слез. И таки марш-бегом кушать борсч!
Я хоть и очень любил борщ, который виртуозно готовила мама моего друга, но сделал робкую попытку отказаться, ввиду того что меня ждет бабуля и пироги. На мой жалкий лепет я тут же получил ответ:
— Молодой человек, таки не делайте мне нервы! Я таки имею дома телефон и умею в него говорить с вашей бабушкой! Вы и Марк будете кушать пирожки в ужин. Хотя за такие ваши мансы, шо вы тут устроили, вам можно кушать только чистый кислород!
***
Утро понедельника мы с Марком встретили в классе, стоя спиной к доске и внимательно изучая рисунок на линолеуме у себя под ногами. Ввиду того что вчерашний дяденька позвонил, рассказав всем о вчерашнем инциденте, и, наверное, требовал принять меры, меры были приняты — молниеносно. Вместо первого урока было назначено экстренное собрание, чтобы провести воспитательную работу и разъяснительную беседу. И если бы не титанические усилия нашей классной руководительницы Надежды Семеновны, которая горой встала на нашу защиту и убедила завуча и директора провести данное мероприятие малым составом и в узком кругу родного класса, то стояли бы мы сейчас в актовом зале, перед всей школой, включая поварих из столовой.
Кроме нашего класса, находившегося перед нами в полном составе, больных и отсутствующих по уважительным причинам не было.
На заседании присутствовала завуч — Марья Степановна, женщина весьма строгая и злопамятная. Стоило услышать в школьном коридоре: «Шухер! Марьяша!» — и все ученики разбегались в панике, как тараканы от тапка. Даже те, кто ничего такого не делал. Она везде ходила с самодельной указкой, из толстого оргстекла, которой лупила всех, в ее понимании, нарушителей порядка. Об этой указке ходили легенды: она постоянно исчезала, стараниями учеников, и сжигалась на заднем дворе школы, но на следующий день появлялась вновь. В чудесное воскрешение нам запретил верить дедушка Ленин, поэтому все хотели найти и сжечь тот склад, с которого эти указки берутся.
Также на заседании был представитель от совета пионерской дружины — Светлана Якушева, девушка умная, красивая и добрая, которая просвещала нас в вопросах пионерии и даже ходила с нами в походы, где очень красиво пела под гитару.
Первое слово было за обвинителем. Марья Степановна настолько разошлась в своем негодовании от нашего поступка, что сломала указку. В заключительной части своей обвинительной речи она предложила исключить нас из пионеров, что в то время — на дворе стоял 1986 год — было очень серьезным наказанием. Конечно, будь ее воля, наш школьный инквизитор устроил бы нам аутодафе с последующим вождением хороводов вокруг наших дымящихся останков.
Ей оппонировали наши защитники Надежда Семеновна и Светлана. Речь наших адвокатов изобиловала яркими примерами участия подзащитных в школьной жизни, был озвучен факт наших хороших оценок. Также в качестве довода защиты фигурировал тот момент, что сделка так и не состоялась. Поэтому было предложено ограничиться очень строгим выговором.
Видя, что победа уверенно уходит на сторону защиты, Марья Степановна предприняла хитрый маневр, предложив поставить свое предложение на голосование путем подсчета только ученических рук. С этим предложением никто спорить не стал. Вопрос тут же выставили на голосование.
— Кто за то, чтобы исключить? Поднимите руки!
На заданный завучем вопрос наш класс ответил дружной тишиной и полным отсутствием «леса рук».
И тут, как стяг по флагштоку, взметнулась вверх одна-единственная рука нашей классной старосты Зойки Ванюшкиной. Она выкрикнула с места, не опуская руки:
— Гнать их в шею! Этих диссидентов! Правда, ребята?
Я в то время не знал, кто такие диссиденты, но подозревал, что это какое-то оскорбление.
И ответил ей мысленно: «Попадешься ты мне, Вонючкина! В темной рекреации. Подлиза директорская!» Судя по сжавшимся в тот момент кулакам Марка, он думал так же.
Не успели мы облегченно выдохнуть, как завуч нанесла коварный удар «поддых», сказав, что сама придумает нам наказание, не связанное с исключением из пионеров.
***
Придуманное ею наказание было обидным и по-иезуитски изощренным.
Нас освободили от уроков и посадили на стулья, на первом этаже школы, в самом проходном месте. Дали плакаты: у Марка была надпись «Хочу жвачку», а у меня — «Фарцовщик». Мы обязаны были их держать, чтобы все видели. Кроме того, над нами поставили надзирателя — завхоза Иваныча, мужика незлобивого, но дюже исполнительного. В его обязанности входили конвойные функции: он должен был сопровождать нас в туалетную комнату. А завуч пообещала совершать инспекционные проходы через каждые тридцать минут.
Сей перформанс, как сейчас говорят, «сделал день» всей школе. И расколол общество на две лагеря. Куда там Монтекам и Каппулетти — накал страстей в тот день не смог бы описать даже Шекспир. В первую же перемену я сидел, стараясь запомнить лица тех из собравшейся вокруг нас толпы, кто больше всех тыкал в нас пальцем, ядовито шутил и обзывался, мысленно занося их в блокнот как личных врагов, дабы свершить очень скорое возмездие. И если бы не поддержка второй половины общества, то я бы, наверное, сбился со счета. Да-а, в тот день были побиты все рекорды по брошенным перчаткам и вызовам на дуэль. Я даже начал переживать, вместит ли наше школьное ристалище всех желающих.
На каждой перемене, с нами рядом, стояла Лидочка… Никуда не отходя… Выбрав момент, она сунула мне тайком в ладонь две шоколадные конфеты, быстро потрепала по волосам и с тяжелым вздохом тихо сказала:
— Вот же балбес-то…
Но, как известно, всё плохое когда-нибудь кончается, так же, как и хорошее. Показав свои плакаты последнему ученику из «группы продленного дня», спешащему на выход, мы, грустные, но не сломленные, поплелись по домам…
***
В тот день мои родители должны были вернуться ближе к вечеру. Я пришел домой, швырнул в угол портфель, нехотя поковырялся вилкой в котлете. На расспросы бабушки, что случилось, сослался на разболевшуюся от уроков голову и отсутствие аппетита. Сказал, что пойду погуляю. Бабуля, наверное, была единственным человеком, не знавшим о случившемся инциденте, поэтому гулять меня отпустила.
Я бесцельно слонялся по улице и думал. Наказание от мамы меня не страшило. Ну, будет цвета курицы в праздничном заказе моя привычная к экзекуциям задница. Делов-то? А вот при одной мысли, какие могут быть последствия у моего отца на службе, меня начинало трясти, как нашу стиральную машину при отжиме. Я думал, что в этот раз мой батя точно поднимет на меня руку, если честно, я этого хотел. Потому что ни одно физическое наказание не страшило меня так, как молчаливая обида отца. Я просто не знал, как буду смотреть в его глаза. Он, тративший на меня практически всё свободное время, научивший меня плавать, гонять на велике, мастерить, да еще многому другому — он всегда брал меня с собой.
Практически каждое субботнее утро начиналось так:
— Подарок! Собирайся! Поехали на рыбалку, каток, купаться, на охоту, стрельбище, Бородинскую панораму… Подарок! Пойдем чинить нашу семейную гордость, шестой модели, кофейного цвета…
И я бежал собираться. Не важно, куда — лишь бы только с ним!
В моей голове крутился всего один вопрос: чего мне не хватало?
Меня баловали, как могли в то время. Два раза в год, на наш день рождения и в Новый год, мы с отцом ехали в «Большой детский мир» или же в «Дом игрушки» на Кутузовском, где я мог выбрать себе любую игрушку. Ну и что, что одну, зато любую, даже очень дорогую. Отец и мама всегда старались меня чем-то порадовать, и я очень ценил это.
В то время любая мелочь всегда приносила радость.
Когда я был помладше, заранее узнав у мамы, когда у папы получка, дежурил у двери, изводя маму вопросами: ну когда же? когда придет папа? Потому что в этот день он всегда приносил торт «Киевский» или «Полет». Мама к сладкому относилась прохладно, а мы с отцом его просто обожали. В то время прятать от меня конфеты или что-нибудь вкусненькое было бесполезно — я находил его везде и съедал.
Как-то к нам на праздник собрались гости, все нахваливали маму, ведь она у меня очень вкусно готовит, а когда дошло время до чаепития, принесли на стол торт. Обычно мама выкладывала его из коробки на красивое блюдо и потом несла на стол. А тут получилось так, что она открыла торт уже на столе…
Сначала все подумали, что торт бракованный — на нем не было украшений из крема, розочек там, цветочков… Честно сказать, крема там вообще не осталось. Мама, посмотрев на меня, сразу же установила причину его исчезновения: ну да, в тот раз я умылся плохо. И полезла за ремнем. А гости дружно удивлялись. Как это так я умудрился сначала развязать бечевку, которой была перевязана коробка, а потом сделать всё, как было?
Мама уже приготовила ремень, но ситуацию спас папа. Всего одной фразой:
— Был торт «Вредный», а стал «Диетический», можете не есть! Мне больше достанется.
Потом он взял свою семиструнную «Кремону» и начал петь и играть. А я сидел тихо-тихо и слушал переборы гитары и папин баритон. Хоть и смысла этих песен я тогда не понимал.
На улице стемнело, и надо было возвращаться домой. Было, конечно, желание сесть в электричку и уехать. Но здраво рассудив, что на электричке далеко не уедешь, а в поезд меня точно не пустят, я, решив, что будет как будет, поплелся домой.
***
Звонить в дверь я не стал, открыл ее своим ключом. В квартире было темно — только в конце коридора, на кухне, горел свет. Наверное, в тот момент моя походка напоминала робота Вертера из кинофильма «Гостья из Будущего», когда я шел по нашему длинному коридору. На кухне сидел отец и при свете настольной ламы читал книгу. Увидев меня, он отложил чтение и коротко сказал:
— Садись.
Я сел за стол напротив него. Мои коленки в тот момент ходили ходуном, а челюсть отбивала чечетку. Отец молча поднялся со стула, подошел к кухонному шкафу и, открыв дверцу, достал из него блок жвачки.
Я тогда не видел ее в таком количестве, жвачка была импортной. В яркой упаковке — такой я тоже никогда не видел. Мне очень хотелось спросить, где он ее достал.
— Ты же жвачки хотел? На, ешь, — отец подвинул ко мне это «богатство».
Я робко развернул одну упаковку, достал жвачку и сунул в рот.
— Шпасибо, пап…
— Ты не одну бери, а все. Не торопись, ночь длинная, — сказал отец и снова взял книгу.
Я набил полный рот этой жвачкой, я жевал ее долго, если мои челюсти останавливались, отец открывал еще одну. Я начал плакать, но жевать не переставал. Это длилось очень долго, еще бы чуть-чуть, и моя челюсть просто выскочила из того, на чем она там держится.
Я уже не мог говорить, челюсть еле двигалась.
Отец снова отложил книгу, посмотрел на меня и сказал:
— А теперь рассказывай всё, как было.
Я с трудом вытащил изо рта этот ком. Выкинул его в мусорное ведро. И начал рассказывать, переходя на плачь и размазывая слезы по лицу.
Отец слушал и не перебивал. Ничего не спрашивал, просто внимательно слушал.
После того как я закончил свой рассказ, отец сказал:
— Ты понял, что не надо так делать? Сколько раз я тебе говорил: хочешь чего-то — подойди и скажи.
— Папа, прости меня, пожалуйста. Я больше так не буду…
— Будешь ты или не будешь — решай сам. Но расстроил ты меня сильно.
— Пап, тебя теперь со службы выгонят, да? — и после своего вопроса я разрыдался так, как никогда не плакал…
Я очень боялся получить ответ. А отец просто погладил меня своей большой ладонью по голове и сказал:
— Никто меня не выгонит. Правда, теперь — хоть усы приклеивай, — сказал он и улыбнулся.
— Зачем? — спросил я.
— Ну, в отделе хотят посмотреть на отца фарцовщика. Который монгола с японцем перепутал.
— Пап, ты же на работе-то не был… У тебя же отгул...
В этот момент отец просто рассмеялся, а потом спросил:
— Как ты думаешь, зачем нам в квартире телефон?
— Звонить.
— Садись, пять.
— Что?
— Какой же ты у меня еще ребенок!
Я не стал ничего отвечать, а просто обнял его крепко-крепко.
В ту ночь он мне сказал еще одну очень важную вещь:
— Подарок, надо было Лиде просто подарить букет цветов…
Оставшуюся жвачку я подарил Лиде и Марку. А через два года после той ночи моего отца не стало…
Эпилог
Сейчас я допишу этот текст, затушу сигарету, допью остывший чай. Возьму со стола выцветший кусок ткани с приколотыми к нему потускневшими значками… Уберу его в сейф — к тем немногим вещам, которые не имеют для меня цены. Наберу номер Марка, и плевать на разницу во времени между Москвой и Майами…
Я не могу сказать точно, какая завтра будет погода, сколько денег останется в моем кошельке и что подарит или отнимет сегодняшний день. Но я знаю точно, что сейчас услышу:
— Hi! Прилетишь десятого? Как твой? Взяли в городскую сборную? Cool! А я таки не знал, шо есть сборная по шашкам! Сам такой! Я развожусь… Ха! Повёлся лошара! Тhis is a joke. Мои great, эти три маленьких поца, только и делают, шо папины нервы. Матушка сделает к твоему приезду борсч. Своего привезешь? Сборы? Shit! Тезка твой так его ждал. Как мама? Сделай мessage, с номером рейса. Давай прилетай уже. Лучше насовсем… Брат.
Улыбнусь, закурю еще одну. Наберу в окошке мессенджера всего три слова: «Привет, как ты?»
И знаю абсолютно точно, что буквально через несколько минут из динамика моего смартфона я услышу:
— Привеет! Балбесинаа!
От голоса Лиды мое сердце встанет на паузу, на короткий миг, а потом начнет бешено вырываться из груди.
— Ты большой засранец! Просто огромный такой засранище! Быть рядом с Оттавой и не заехать! Ко мне! Откуда знаю? Ха, представь себе, я тоже умею пользоваться Инстаграм. Ну и что, что двести миль. Для такой собаки бешеной, как ты, это не расстояние. Когда я на тебя злилась? Обидно просто. Как мама? Сын как? Приедешь? Вау! Когда? Ура! Я тебе шапку прикольную на твою бритую лысину купила. Фиг тебе, а не фото. Приедешь — сам увидишь. Ничего не надо, себя привези. Да не плачу я! Просто очень сильно по тебе соскучилась. Только заранее напиши. К стилисту сбегаю и на маникюр. Ну вот же балбес-то! Потом высплюсь. Приезжай уже скорее. Целую.
Мне станет очень легко и тепло.
Я выкину практически полную пачку сигарет в мусорное ведро. Сяду на свой байк и прохвачу по просыпающемуся городу в Кузьминки, на кладбище. Зажгу свечу, поставлю ее на холодный гранит, встану у оградки и, глядя в вечно добрые глаза отца, смотрящие на меня с фотографии, скажу, как мне его не хватает. Расскажу всё как есть, о себе, об успехах его внука, как он вымахал… Поклянусь передать всё, что он успел в меня вложить, своему сыну.
И в который раз попрошу у отца прощения…
А потом я пойду, хлопая себя по карманам в поисках сигарет.
И я точно знаю, что он меня простил, как делал это не раз. Я абсолютно уверен: он останется со мной, в моей душе и памяти.
Вечно молодой. Навечно капитан. С навсегда добрым взглядом. Мой любимый отец…